Словеньскыи языкъ 30.03.2017 14:55

Заметки на полях прочитанного (Долгов В.В., Быт и нравы Древ­ней Руси)

Словеньскыи языкъ

стр.296

Несомненно, имелись весомые предпосылки к тому, что в «соревно­вании» победило именно греческое православие.

Я: Я бы сказал, что победило «болгарское православие», во всяком случае, такую связь усмотреть можно. Создается впечатление, что если бы не латынь, латинский язык, крещение могли бы принять и из Рима. Но видимо уже с середины X века, когда возникали при Ольге самые первые посылы в известном направлении креститься, под впечатлением от Болгарии, где на протяжении всего X века в восточной части страны, в Преславе создавался славянский литературный язык (азбуку Кирилла, «глаголицу», которая и долго после того всё ещё называлась кирилли­цей, при этом переписали греческим инициалом – отсюда уже наша «кириллица», как мы её понимаем) предпочтение стали отдавать грече­ской церковной юрисдикции. Русь на веку Ольги как раз массово пере­ходила на ортодоксальную славянскость (она сама становится в скан­динавской саге уже не Хельгой, а Аллогой, от славизма Ольга), окруже­ние Руси было «ещё много более ортодоксально славянским» и латынь видимо не очень под­ходила для целей вокняжения среди «всевозмож­ных Деревлян», какая-либо любая «публичная власть» тогда полностью совпадала с «обще­ственной» (была «обобществленной»), разрыва между этими категориями просто не существо­вало, а «обществен­ность» эта вокруг Руси говорила по-славянски. По­сле при­нятия креще­ния в общественно-значимом масштабе, всей «об­щиной» славянская грамота очевидно только что и успевала проникать в древ­нерусский быт, вос­требованность у неё была «100%-ная» (в конце XI века Новго­родка сама пишет любовное послание), а осваивать второй и чужой язык только ради письменности широким и свободно-полноправ­ным «слоям населения», непосредственно и самостоятельно участвую­щим в полити­ческой жизни было бы видимо нерезонно. Раз едва начало похо­лодания в отношениях с Латинянами на религиозной почве наблю­дается в Руси не ранее как с конца XI века, то письменно-язы­ковой фактор в мотивах пред­почтения одной из двух церковных ку­рий оста­ётся де-факто самым ве­роятным, и наверное таким он и оказы­вался в действи­тельности. Оче­видно с одной стороны, что славян­ская азбука и язык, славянский сло­варь создавались в IX веке под па­трона­жем прежде всего Рима, и на территории его юрисдикции (Греки же к мисси­онерству вообще истори­чески интереса особого не прояв­ляли, а цер­ковная служба в новокре­щёной Болгарии первые десятиле­тия ве­лась на грече­ском языке), но впоследствии в Риме возобладала другая «пар­тия», от­ношение измени­лось, а это стало в свою очередь камнем пре­ткновения для архаично «военно-демократичной» и славяно­говоря­щей во второй половине X века Руси.

Пусть это конечно предположение, но сходная ситуация «социаль­ной обусловленности духовного выбора» могла бы сложиться с эпизо­дом так называемого «изгнания Варягов», имевшим место где-то в IX веке. Не особо надеясь на точность летописных датировок, допустим, что изгнание могло бы быть связано с принятием крещения «руководя­щей частью» русов, которое по византийским данным датируется 860-70-ми годами. Если та более древняя Русь (Варяги) так же претендо­вали на отправление каких-то «публично-правовых» функций в среде славянских аборигенов, то, предположим, смена ими религиозных предпочтений могла бы не устроить это самое их славянское окруже­ние. (Возможно, летописец просто не знал других языческих богов кроме славянских (тем более богов отчетливо славянской языческой Руси Святослава-Владимира), но всё же примечательно, что ещё пока максимум двуязыкая Русь (русы поголовно носят скандинавские имена, хотя за­просто могли произносить свое прозвание по-славянски, по-древнерус­ски – Русь – к тому времени славизм примерно VIII века воз­раста или стал их собственным, или скандинавизм не так сильно на са­мом деле отличался от славизма (небольшой эволюционный переход к произношению [ру:сь])) в начале X века клянется славянскими богами.)

Таким образом, общий «большой секрет» «(древней) Русской цивили­зации» заключался в «демократическом» феномене буквальной нераз­деленности «народа» и «власти», каковая особенность не позво­ляла «власти» посредством чего-либо отделятся от «народа», ни по­средством религии, ни посредством языка религии, ни языка вообще.

стр.321

Скорее всего, на Руси именно интеллектуалы раньше всех других сделали шаг к построению этнического самосознания. Русь отличалась в этом отношении от западной Европы, где по мнению французского ис­торика Марка Блока, «чувство национальности» вызревало не в среде людей образованных, существовавших в контексте латиноязычного универсума, а в кругах более примитивных. Таким образом, рассматри­вая «книжное» осмысление Руси, мы тем самым приближаемся к пони­манию процесса формирования этнического самосознания в целом.

Я: А насколько такая схема согласуется скажем с сосуществованием форм Рускыи (шире известной) и Рус(ь)скыи?

Не стоит, наверное, надеяться и на то, что самые что ни на есть пря­мые потомки русов-Варягов  (Русь как «народ», с экзо-точки зрения Славян на Русь как минимум в IX веке и с позиции самооценки Руси на почве обретения родины где-то в веке X) целиком и полностью исчезли, вымерли, оставив лишь за «интеллектуалами» возможности формиро­вать представление о «Русской» «этничности-национальности». Ведь летописец вроде бы констатирует состоявшийся, как естественно сам собой, без его и его литературных собратьев участия факт о том, что «Поляне, яже ныне завомая Русь». Скорее, что «замеченная в содеян­ном» «интеллектуальность» является стороной, следствием четко-лите­ратурно проявленного самосознания на родном письменном языке. И по-видимому точно таким же образом, как скажем Повесть ВЛ, быть мо­жет как никакое другое средневековое эндославянское сочинение в той же степени (?), преподносит парадигму «Славянского» этнического са­мосознания (в теме «Словен, словенской грамоты»). Судя по всему вы­соко-литературно, высоко-стильно изложенная «Русская» идентичность Повести была бы невозможна без тех уникальных социальных черт древне-Русской цивилизации, что роднят её с социальностью сканди­навских народов той же хронологической эпохи, может быть социаль­ностью обществ балтийских Славян и древнегреческих полисов в исто­рической ретроспективе. Западноевропейское же феодальное сравни­тельно максимально социально стратифицированное общество в то же самое время (Русь тогда же знала только две «юридические категории граждан» – людей, или свободных и «несвободных, неполноправных», робов, обель­ных, челяди (прообразом же «сословий», намечавшихся в Руси с XIV века, в домонгольской Руси было «ранжирование» свобод­ных по сте­пени «достоинства» на бояр (вельмож) и простых, формально измеряв­шееся участием бояр в управлении городом-землей на должно­стях ты­сяцких, посадников, сотских, десятских, традиционно – «старо­жильством» (вячии) и родовитостью, «на глазок» – материальным до­статком)) было как раз-таки лишено столь же объединяющих, «рав­но­правящих» и со­циальных, и культурных предпосылок, необходимых для проявления черт «нацио­нальности» (но которая не минет себя по­казать в будущем, на волне буржуазных экономических процессов «Но­вого времени» (в то время как «Русь» будет постепенно превращаться в «Россию», накручи­ваясь всё сильнее и сильнее на «дыбу» политарного строя Им­перии)).

Теперь, социально-политические стереотипы организации огромной Киевской политии, охватившей однажды всех «восточных Славян» были таковы, так им были знакомы и понятны, «угол восприятия» «Русско­сти» «всевозможными Деревлянами» был таков (насколько «славян­ским» было и само имя Русь, при том что это имя изначально из ряда типологии для неславянских «племен» (хотя потом «книжная» Серебь в летописи появиться)), что способствовал оче­видно  сравнительно лег­кому её «обобществлению» на значительных пространствах обита­ния всех «восточных Славян», легкому превраще­нию в меру (со)измерения родства для «восточных Славян» – «Русских» – Русин-ов, Русских лю­дей, Русцев (?), Русичей (?), Русских (?), Русаков (?). Ма­териально-зри­мыми предпосылками формирования большой общности при отсутствии реально-весного политического единства на такой огромной территории (практически только «конфедерация» во­круг «об­ласти корабельного права» на весь X век и совокупность кня­жений сы­новей и внуков Вла­димира в XI веке) являлись символы письма («сло­венско-русского языка») и потом веры (по всеобщему ка­жется мнению церковный ин­ститут не оказывал никакого существен­ного влияния на политический обиход и социально-политическую мысль в домонголь­ской Руси, цели­ком оставаясь на «иждивении» горо­дов и князей, скорее напротив, ещё языческие стереотипы организации религиозно-культо­вой жизни и практики серьёзно порой влияли на (бе­лое) христианство). При этом всеобщие эталоны «измерения» действи­тельно успевали под­готавли­ваться начальным «русским» летописанием и другой ранней ли­терату­рой в «малой Руси» («стране/земле Полян»). Видимо этими соци­ально-политическими и культурологическими факто­рами и условиями «удобо­варимо» снималась проблема незаурядно большого территори­ального охвата, отсутствия фактического, изна­чального родства (вполне осо­знаваемого устным преданием) Варягов-Руси и местных многочислен­ных Славян, «политического» и «культуро­логического» («Русские (люди)», «Русци», «Русичи» – всё это в достаточной степени и той или иной мере и «политонимы», и «катойконимы», и «книж­ность») проис­хождения «Русскости», объединявший «восточных Сла­вян» не генети­ческим происхождением «снизу», а «сверху» – Русь рас­пространялась в ширь (от «Полян») не силами «феодальной кон­ницы» с замками и не латынью. Видимо уже с XI века «восточнославян­ским» людям в «лето­писной большой Руси» при всякого роде выходе за пре­делы узко-мест­ного (городского, сельского) социально-политиче­ского быта было легко и удобно соотносить себя с «Русскостью», общ­ностью практически и фактически «апополитейного» (не политиче­ского), «культурологиче­ского» (в том числе и прежде всего «книж­ного», лите­ратурного) по­рядка (строилась на предании, легенде о Руси Олега, Ольги, Свято­слава (эпосе «Полян» (?), с его сагическими параллелями, особенно для Олега Вещего (где он же «Норвежец Орвар Одд»)), и особенно «золо­том веке» Владимира (веке «богаты­рей», путешествующих из разных уголков и селений («от Сло­вень, и от Кривичь, и от Чюди, и от Вятичь») в Киев, где они как былинный Илья могли бы даже наблюдать похо­роны, захоро­нение «Русина» в погре­бальной ка­мере в «Святых горах»), предании положен­ном в ос­нову уст­ного рус­ского эпоса).

стр.344

Безусловно – и нашествие, и установившееся иго принесло огромное горе населению Руси, но представление о том, что все 240 лет татаро-монгольского владычества мироощущение человека Древней Руси было исключительно депрессивно-подавленным, вряд ли соответствует ис­тине …

Я: Важен не столько материальный урон популяции и культуры в аб­солютных и относительных цифрах. Важен формационный сдвиг, пово­рот, трансформация, которой подвергнется древне-Русское общество. Это невидимое событие из области социально-экономических обще­ственных отношений возымело куда большие последствия в долгосроч­ной перспективе (и имеет до сих пор).

А началось всё с «революционного» (в результате завоевания) пе­рераспределения собственности – у земли, прежде принадлежавшей общине (коллективу – земля, усадьбы, наделы участвовали в частных сделках купли-продажи, но существовало представление о верховной и общей (общественной) собственности «коллектива в целом», «террито­рии общины», го­рода, сотни, села, верви, об «альменинге»), той, что реально на ней обитала, городской об­щине, сельской (община не вла­дела землей на которой фактически не жила, землей чужой общины, а политические и традици­онные взаимо­зависимости общин отражались в системах по­людья, да­ней (то есть дань Киеву от Новгорода не озна­чала обладание киевской «тысячи» землей новгородской «тысячи», то же относится и к уровню отношений город–село – городские общины были только разме­ром много больше сельских, но и у них конечно были свои «естествен­ные» границы)), теперь по­является но­вый владелец, так называемый, по-науч­ному, «верховный собственник» – хан/царь – ре­альный и еди­нственный част­ный собственник (вместо древне-Рус­ского множества и общественной собственности) всей земли-тер­ри­тории (до­пу­стим через своих пред­ставителей-чинов­ников, баскаков, через кня­зей, получающих яр­лыки на право княже­ния) и господин-хо­зяин ока­завше­гося в личной от него зависимости населения (на его земле). В XV веке представление о пре­рогативе об­ладания территорией земли-«гос­удар­ства» перейдет на пер­сону вели­кого князя, что не пре­минет отра­зится в лексических но­вов­ведениях – московского великого князя ста­нут вели­чать государем, господином (то есть словами прежде того обо­значав­шим любого обыч­ного, мелкого частного собственника, хозя­ина своей земли, усадьбы) и в языке по­явится слово государство «власть госу­даря (великого князя)» (вслед за словом князьство XIV века), то есть начнётся отождествление бывшей земли/страны/волости/области «общества-страны и её территории» с личным приусадебным хозяй­ством, двором руководителя.

стр.346

…под рукой Москвы оказались собраны народы, которым, по крайней мере в силу устойчивых качеств самосознания, казалось бы противопо­казано соединяться в рамках одной цивилизованной общности…

Я: Думается, по природе своей коренная европейская «Русская ци­вилизация», с её «призванием Варягов», «Русским законом и правдой», «вечевым строем», «свободными людьми градскими», «тысячами и сот­нями» не совместима с сущностями «татарско-Российской». Видимо по­этому общей тенденцией истории России (как раз примерно последних пяти веков в этой части Света, от первого упоминания имени «Росии» в летописи или его громкого провозглашения по венчании на царство Ивана Грозного) является уверенное исчезновение, изживание атрибу­тов «Русской культуры» (за вычетом русского языка, прочие элементы современной культуры возрастом уже свыше 500 лет обживают музеи и научную литературу, не говоря уже о ментальных, поведенческих сте­реотипах и идейных конструктах такой древности, канувших в небы­тие, вместе с типологией социально-экономических отношений, на ко­торых они произрастали). Стереотипы формирования «дороссийской» картины прошлого в современной России при этом закономерно напо­минают мо­тивацию «украинского исторического фэнтези» (направлен­ную на со­здание альтернативного, «украинского» прошлого, взамен ре­альному), то есть далекое прошлое конструируется посредством ретро­спективной пролонгации российских реалий на древне-Русские – от­сюда «идеи» вроде «феодального строя Киевской Руси» (хотя феодаль­ного строя и в России-то никогда не было – это «находка» из разряда «всё как на За­паде» или «хорошо там, где нас нет» особенно пришлась по вкусу со­ветским так называемым «материалистам» и «марксистам», а пришлась она конечно из-под «наставления» руководящей наукой «пар­тии»), чуть ли не крепостного права там же.

стр.357

… В наиболее общем виде особенность русского пути видится в том, что он был направлен на духовное совершенствование, в о время как Запад с начала Нового времени развивал техническую сферу. Будучи представлено в таком виде, различие Руси и западной цивилизации, конечно, не может быть расписано по типу «отставание - преуспева­ние». Действительно, вряд ли можно сравнить появившиеся почти од­новременно «Великие Четьи-Минеи» и телескоп…

Я: Как же можно «духовно совершенствоваться», находясь в «ду­ховном закрепощении» (на «голодной духовной диете»), в отсутствии перспектив для идейного поиска, диалога (умения и привычки вести диалог)? Ведь цивилизационная изо­ляция России смогла практически бескровно обеспечить то, чего изо всех сил пыталась достичь инквизи­ция католи­ческой церкви, но не смогла – слишком много было на За­паде идей, пу­тей и возможностей, и она с ними не совладала.

Да не «русский» это путь, древняя Русь (страна на части «круго­светного» пути «вокруг» Европы, на «Пути из Варяг в Греки» – апостол Андрей у летописца «повторяет» в далеком прошлом описанный им ре­альный маршрут русов-корабельщиков (кстати, вот и эмблема «Русской земли» (а укропинцы (не путать с украинцами «пограничниками», госу­даревыми служивыми людьми) даже не удосужились перевернуть флаг Нижней Ав­стрии), хотя всё это теперь конечно досужие домыслы, а у Руси могли быть и другие идейные предпочтения (Святая София, Геор­гий-победоносец, Богоматерь (?) («знак Рюриковичей» – семейный сим­вол «рода Рюрика» (фактически Инглингов), а Русь была страной не монархической (хотя тесная исконная взаимоприуроченность истории Руси и рода «Русских конунгов» существует), да и что он означал пока не известно (как рисунки на неолитических черепках))), но пнуть «укропину» надо)) была не такой. А какой бы стала без Монголов, те­перь уже ни­когда не узнаем.

Важным является то обстоятельство, что выход из назревшего вслед­ствие этого национального самодовольства и замкнутости кризиса Пет­ром I был осуществлен путем сознательного возвращения России в по­ложение культурной периферии (на сей раз уже по отношению к запад­ному миру).

Я: Возвращения не состоялось, ибо сознание следует за бытием, ко­торое Петр не изменил, а усугубил. Политарно-(крепостной) строй про­должил ужесточаться, а рабам-соплеменникам-единоверцам и их еди­новерцам-соплеменникам-надсмотрщикам наверное как-то не до высо­ких идей – весь «идейный потенциал» тратится на какое-нибудь доброе отношение и паче того любовь к своим единокровным (но античным) рабам.

стр.372

…татарам было в принципе чуждо культурное высокомерие…

Я: Как и чувство собственного достоинства свободной личности, по­нятие прав человека. Но зато «культурное высокомерие» могло прила­гаться к должности «царя» (а несогласные с «высокомерием» потом «плохо себя чувствовали»), как это ярко проявилось на примере Ивана Грозного.

…в отличие от западных завоевателей, они не оказывали давление на религию и общественные устои покоренных стран

Я: Наверное они просто разбирались в подобных вещах хуже рим­ских богословов (те ведь заботились о спасении души, и своей, и чу­жой), а одних налогов для удовлетворения духовного «аппетита» мало­грамотных наверное хватало.

Орда Чингисхана была открыта для принятия новаций – монголо-та­тары учились у побежденных народов и стремились воспринять все то лучшее, что у них было, особенно в военной сфере.

Я: То есть ровно точно также, как и Россия при Петре I (она-то соб­ственно и стала при нем Россией – периодическая смена названий ци­вилизации и культуры, при каждой очередной смене династий – свое­образный довесок к режиму махровой азиатской деспотии) – без каких-либо намеков на изменение внутренней социально-экономической сути, но наоборот – эта суть укреплялась и защищалась китайским и запад­ноевропейским оружием.

Во многом именно это стало залогом их потрясающих успехов. Не оказывали они культурного давления и на Русь.

Я: В деле идейно (идея всемирного политического господства Мон­голов под руководством рода Чингисхана) обоснованного (не хуже, чем у инквизиторов или идеологов «арийства») и целенаправленного ис­требления населения, сравнимого с «продуктивностью» чумы или цу­нами?

Утрируя, можно пожалуй сказать, что Русь была завоевана китай­скими инженерами. Можно ли это назвать «культурным давлением»?

Интересно, что насмотренность на цивилизацию у ранних Джучидов Золотой Орды была приличная (в сравнении с Половцами (Кыпчаками «неудачниками», теми Сарами, что были вытеснены за Алтай, в Север­ный Казахстан, далеко от Поднебесной)), поэтому там даже имелось по началу и течение на христианизацию, переимание русских обычаев (Русь могла выглядеть привлекательнее родных «степных пена­тов», как китайское в Каракоруме), потом всё-таки возобладала ориен­тация на «восточную, исламскую» культуру, булгарскую.

стр.373

Особенно существенным было терпимое и даже уважительное отно­шение татар к православию.

Я: Это не толерантность или уважение к чужой культуре и религии, основанные на понятии о свободе совести, общечеловеческих ценно­стях, это страх носителей примитивного уровня религиозного сознания (политеизм и ниже – фетишизм, анимизм и прочее) пред колдунами и волхвами чужого племени и их чарами, примерно уровень развития мышления австралийских аборигенов, то есть заведомо ниже, чем у ка­толических инквизиторов, абсолютно нетерпимых к «темноте и чудо­вищным заблуждениям» иноверцев и язычников. Кроме того руковод­ство Орды наверное преследовало и свои далеко идущие («от моря до моря») «политические задачи», задабривая всевозможных местных бо­гов.

Церковь была хранительницей духовных традиций, с её деятельно­стью было связано сохранение высшей, элитной части культуры, выра­ботка символов групповой идентификации и формирование националь­ного самосознания. Церковная среда в эпоху Средневековья – это «ин­кубатор» интеллектуальной элиты. Удар по ней был смертельным для формирующегося народа…

Я: Только там, где оказывалась подавленной светская культура и её социологическая почва, где устанавливалась идеологическая монопо­лия (по обыкновению она религиозная, церковная, шариат). В то время как, например, «Немецкая» идентичность развивалась в недрах город­ской бюргерской культуры (стоявшей у истоков книгопечатанья, ещё практически в Средневековье), кото­рая самостоятельно оберегла «са­момнение» «Де­утских» («племенных («внуков»)», где древнее слово «племя» – уже успело давно, в бесписьменности стать именем соб­ственным перво­предка) о самих себе, несмотря на все­общее мнение окружающих («Германия»).

«Приукрашивать» катастрофы или «людоедов» не стоит, «легче» от этого не будет. А письменность, литература, история как раз и нужны, что бы помнить об этих катастрофах. В противном случае будут перио­дически возникать «альтернативные» российские, укропинские вари­анты прошлого, а катастрофы повторяться – читающий о катастрофах вообще лучше их «деятельных организаторов».

Отредактировано: 09/04/2017 12:51