Русский закон 12.02.2017 20:08

Заметки на полях прочитанного (Памятники русского права. Вып. I)

Русский закон

1

Цитата (Предисловие С.Юшкова): В Краткой Правде предусматривалась защита, главным образом, ближайших княжеских слуг (огнищан, тиунов) и княжеского хозяйства.

Я: Видимо защита и княжеского двора, и боярской челяди стали насущной необходимостью вследствие сравнительной одинокости домино-магнатных хозяйств, численного перевеса над ними людских обществ, абсолютного количественного преобладания субъектов крестьянско-общинной параформа­ции.

Цитата (Предисловие С.Юшкова): Суд Ярослава Влади­мировича состоял главным образом из постановлений уголов­ного и процессуального права. Имелись только четыре статьи, которые могли быть отнесены к обязательственному праву. Таким образом, огромнейшая область феодального права ос­тавалась вне регулирования.

Я: Видимо это говорит о значительном количественном преобладании методов внешней эксплуатации (осуществляю­щихся между общи­нами-землями – дань, война, грабеж) над вариациями доми­нарных и магнарных отношений (а не фео­дальных), раз лишь ко второй половине или концу XI века стала формироваться по­требность в коди­фикации последних.

Договор 911 года

Мы отъ рода Рускаго карлы…

Я: Карлы всё-таки претендует на омонимию с обобщением karlar «мужи». Таким образом выходит «Мы от народа (ге­нос, этнос, лайос?) Рос/Росикос («Русского»), мужи…».

Можно предположить число в 12 или 13 послов.

…отъ Олга, великого князя Рускаго, и отъ всехъ, иже суть подъ рукою его, светлыхъ боляръ…

Я: «Великий князь Русский» древнерусского перевода на­чала XII века ви­димо соответствовал «мегала архонту Рос», а «светлые бояре» «светлым архонтам».

…похотеньемъ нашихъ князь и по повелению отъ всехъ, иже суть подъ рукою его сущихъ Руси.

Я: Очевидно «вся Русь» участвовала в принятии «полити­ческих» решении, затрагивающих интересы всего общества, что говорит видимо о тинго-вечевой европейской форме прав­ления у древнейшей Руси.

…и не вдадимъ, елико наше изволение, быти отъ сущих по[дъ] рукою нашихъ [князь] светлыхъ никакому же соблазну или вине…

Я: То есть «светлых князей, архонтов» у Руси немало и по­слам приходится ручаться за всех, обещать Греком дружелю­бие от своего лица и всех прочих и очевидно довольно само­стоятель­ных «русских архонтов».

… Аще ли убежить сотворивыи убийство, аще есть имовитъ, да часть его, сиречь, иже его будеть по закону, да возметь ближний убьенаго, а и жена убившаго да имееть, толицем же, пребудеть по закону. Аще ли есть неимовитъ сотворивыи убои и убежав, да держиться тяжи, дондеже обрящеться, яко да ум­реть.

Аще ли ударить мечемъ или бьеть кацемъ любо сосудомъ, за то ударение или бьенье да вдасть литръ 5 сребра по закону Рус­кому. Аще ли [будеть] неимовитъ тако сотворивыи, да вдасть, елико можеть, да соиметь [с] себе и ты самыа порты, въ нихъ же ходить, а о прочее да роте ходить своею верою, яко никако же иному помощи ему, да пребываеть тяжа о[т]толе не взы­скаема.

Я: Очевидно что договор выявляет существо общества сво­бодных людей, с обостренным чувством собственного достоин­ства и четким представлением о своих, частных правах. Как ещё могло бы самоназываться такое общество, будучи органи­зовано в процессе миграции далеко от прародины в Скандина­вии? Очевидно или по месту обитания, в нашем случае – в по­селках-городах («Гарды», Кияне-Киевляне, Новгородцы и прочее), или по социально-профессиональной принадлежно­сти – «корабельщиками (гребцами)» (ср. «вольные люди», «казаки», «станица»).

…спотружаемся гребцемъ тоа лодьа мы, Русь…

…да проводимъ ю въ Рускую землю…

…[и лодия] волочимъ [имъ] мы, Русь.

… Аще ли ключится кому отъ [тоя] лодьи убьену быти [или бьену быти] отъ насъ, Руси…

Я: Только здесь, в «статье о морском праве» (уникальной для своего времени, ещё долго в Европе и далеко не столь же уважительно, «ценично» относившегося к потерпевшим ко­раблекрушение) и в семантически занимательном окружении (тут и лодьи, и гребцы) звучит «признание» от первого лица, «автограф» – мы, Русь.

Скорее всего тут содержится древнейшее свидетельство существования на письме «Росии» (грекоязычная же калька с русского «Русская земля» встретиться у Греков однажды в XII веке). И ещё раз хочется напомнить о возможности предшест­вования славяноязычным «Русской земле» и «Русскому за­кону» скандинавоязычных Rūþ(r)slant и Rūþslaghin, «области корабельного права».

О работающихъ въ Грецехъ Руси у хрестьаньскаго цесаря. Аще кто умреть, не уря[ди]въ своего именья, ци [и] своихъ не имать, да възвратить имение къ малымъ ближикамъ въ Русь …

Я: По заверению правоведов – это древнейший в Европе образец защиты частного права в контексте международных отношений. Видимо социально-экономический базис, методы хозяйствования Руси (почти круглогодичное «кочевание» по меньшей мере какой-то части Русских) востребовали выра­ботку соответствующих правовых представлений.

Договор 944 года

По-существу в данном тексте указаны имена слов 24 «ар­хонтов», но, во-первых, имя одного из «архонтов» могло быть пропу­щено (Сфирка оказывается как без своего «патрона»), а, во-вторых, «архонтов» могло бы быть и меньше, то есть если число имен увеличилось вследствие ошибок при чтениях, пе­реводах или скорее копированиях. Однако список купцов про­являет противоположную склонность – к увеличению налич­ного состава, с 26 в Лаврентьевском до 28 человек согласно Ипатьевскому списку. Но если предполагать, что числа и тех и других должны были бы быть по некой затее равными (однако это совсем не обязательно), а кроме этого, что более суще­ст­венно, их общая совокупность равняться 50 человекам (слов «архонтов» могло быть несколько или чуть более 20, а остав­шиеся вакантные места заполнили купцы), каковая цифра бу­дет озвучена далее по тексту памятника, то это может по­слу­жить лингвистам и историкам опорой для выявления иска­же­ний в списках имен.

Судя по всему если в 911 году 12 или 13 Русских слов по­ручились за всю Русь, прочих «архонтов», то теперь каждый из признанных тогда в Руси «архонтов» ручался сам за себя, через своего посланника, то есть данный договор представ­ляет собой мир Греческой стороны с каждым из «русских ар­хонтов» в отдель­ности, их общим «собранием», а киевский «великий князь», хоть пусть и «великий», но за всех не отве­чал.

Если тем более быть может допустить, что Вышегородской княгиней Ольга стала после смерти мужа, а прежде они кня­жили в Киеве вместе, то тем паче не лишено основания пред­положение, что прототипом Искусеви послужило не собствен­ное имя человека, а скандинавизм или его греческий перевод, означающий «свободнорожденного сына своего рода», «за­коннорожденного сына княгини Ольги».

Подобно тому, как то прогнозируется для имени Володи­слав, и для имени Святослав, имя Передъслава, а может и ос­нова имени города Переяславля (Переяслав, эквивалент юж­нославянского Преслава) могли бы также калькировать гер­манский композит «славой могучий, богатый», то есть «про­славленный».

Лингвисты насчитали уже вроде бы имена трех женщин, кроме Ольги, в договоре, причем идущих в списке одна за другой – Передъслава, «Сфандра» (скан. жен. Svanidr) и «Ту­рода» (сканд. жен. Turod(u)) или «Туродува». И причем, они опережают в списке Акуна (Hakon), некоего племянника «ве­ликого князя» Игоря (славянизированный, трансформирован­ный под влиянием славянских префикса и- и корня гор- In­gar), а значит принадлежат «высшему слою» общества ранней Руси, на вроде «архонтесс» из свиты Ольги в Константино­поле. Вообще же характерное «обилие архонтесс» должно го­ворить о значительной устойчивости, стабильности социаль­ного строя общества, его даже некоторой замкнутости, неко­торой изоли­рованности, и скорее всего скандинавские колони­сты копиро­вали прядки принятые у местных славян (этим мо­жет быть продиктовано внимание летописца к снохам, амазон­кам и пр.)

Быть может, имена Каницаръ и Либиаръ сложились из соче­таний имен с профессионализмом типа варъ (warr) «воин, за­щитник, телохранитель». Тогда – Кани варъ (того-то), Либ(б)и варъ (того-то).

Возможно, это просто случайное совпадение, но можно по­думать что Svanidr («лебедя вид (имеющая)» или «лебединый вереск») обыгрывала название Лыбеди, но неправильно поня­тое? Ведь с «лебедью» Лыбидь отнюдь никак не связана (дру­гой вокализм), тут предполагается родство с лъбъ-лоб, луб («блестящий»), лыбиться «показывать зубы», лыбой «девуш­кой (улыбчивой)» (можно предположить второе название реки, как «Девица», восходящее (тоже фонетическая калька) к балтской или индоарийской, праиндоевропейской основе, по Девичь-горе близ её устья).

…послании отъ Игоря, великого князя Рускаго, и отъ всякоя княжья и отъ всехъ людии Руския земля …

И великий князь нашь Игорь и боляре его и людье вси Рус­тии послаша ны… …створити любовь с самими цесари [и] со всемь болярством и всеми людьми Гречьскими…

…отъ Игоря и отъ всехъ боляръ и отъ всехъ людии отъ страны Руския въ прочая лета и воину.

Аще ли же кто отъ князь или отъ людии Рускихъ ли хресть­янъ, или не хрестьянъ…

Я: Тоже, формульность выражений, но что мешало земля­нам говорить о «вторжении» инопланетян, древнерусскому тол­ковнику наносить на грекоязычный текст X века язык древне­русских понятий и реалий, а писцам тогда в прошлом стено­графировать речь Русских послов, переводя её при этом на язык греческих понятий («ваша светлость», генос, этнос, лайос (?), «архонты»)? Можно обратить внимание на то, что пожалуй получившийся в результате таких пертурбаций смысл оказывается ближе, во-первых, и социальным реалиям обще­ства, в котором жил русский толковник начала XII века, и реа­лиям общества древнейшей Руси середины X века.

А о Корсуньстеи стране. Елико же есть градъ на тои части, да не имать власти князь Рускии, да воюеть на техъ странахъ, а та страна не покаряется вамъ…

Я: Есть предположение, что именно подобно развитие со­бытий послужило удобным поводом для Руси креститься – Русь согласилась вернуть Царьграду приведенный ею к повинове­нию метрополии взбунтовавшийся Херсонес в обмен на руку порфирородной принцессы, каковой брак предполагал обяза­тельное крещение будущих новых «подопечных» принцессы. То есть, не выпрашивая («с протянутой рукой») крещения, Русь его как бы выторговала, почти завоевала.

…да не имуть помощи отъ бога, ни отъ Перуна…

[И] наутрия призва Игорь слы, и приде на холмъ, кде сто­яше Перунъ…

Я: Если договор Святослава и Свенельда с Греками назы­вает и Перуна, и Волоса, и оба они упоминаются в связи с со­бытиями 907 года, договор 944 знает только имя Перуна и молчит о Волосе, скотье боге «боге богатства» (ср. скотьница «казна»).

Не исключено, что гипотеза о так называемой «языческой реформе Владимира» не лишена определенной какой-то доли истины, в связи с тем хотя бы, что отдаленно внешне пятерка богов «пантеона Владимира» может быть сопоставима с хри­стианской триадой Бога-отца (Перун), Бога-сына (Хорс-Даждьбог) и Бога-духа святого (Стрибог-Семаргл (я предла­гаю возможность сопоставления Семаргла с каким-нибудь ги­поте­тическим скандинавоязычным выражением означающим «моря волнователь»)). «Богу денег» места тут явно не нашлось. Про­изошел таким образом некоторый переход от заметной по­пу­лярности «змеиного», «драконьего» (?), может быть как бы «дионисий­ского» (?) по духу культа Волоса (быть может более популяр­ного у северных Славян, например, Словен, хорошо знакомого под име­нем Велеса соседним балтам, а из этих ан­тропологически наи­более близки Словенам Ятвяги и восточ­ные Аукштайты, и Сло­вены вообще кластеризуются в этом от­ношении с балтами) че­рез возвышение образов более «патри­архальных» и «змее­борческих» по облику божеств (местных Полянских?) к приня­тию христианства (по фольклорным дан­ным и Перун на севере представлялся змеюкой).

В связи с обликом имени своеобразного персонажа Гисанэ («длинноволосый») Деметр из армянской легенды о Куаре, Хореане и Мелтее в стране Полуни нельзя ли допустить, что он как-то связан с летописным Св.Димитрием (Солунским), за ко­торого якобы Греки приняли князя Олега Вещего? Древнегре­ческая богиня Деметра как известно божество земное, подзем­ное, «почвенное». Стоит добавить, что Волос («волос») это ве­роятно эвфемизм другого имени божества.

Не будет наверное лишним предположить, что князь у вос­точных Славян или хотя бы у исторической Руси мыслился ре­лигиозным главой общества (своеобразный архаичный «цеза­репапизм»), главой христианской церкви, а пре­жде – языче­ской «церкви». Отсюда неусыпная забота русских князей о делах церковных, активное в них участие, вплоть до «рефор­мирования религии». А двор князя мог бы выполнять роль мо­дели-матрицы идеальной общественной структуры, много бравшей очевидно от семейно-родовых традиций.

…конець Пасынъче беседы.

Я: Пасынъка беседа «общество» могла бы относится с па­сынками «млад­шими членами дружины («сынами по ору­жью»)»

Договор 971 года

Азъ Святославъ, князь Рускии…

Я: Можно обратить внимание на то, что без «великого».

Если случаем в том не было значительной доли вымысла, весьма красноречивой иллюстрацией реально-исторического положе­ния дел в материальных взаимоотношениях древнего Рус­ского князя с древним Русским обществом мог бы быть эпи­зод, где, согласно греческому историку, Святослав греб вместе со всеми на лодке.

Судя по-всему каких-либо «разновидностей» князей у Сла­вян не наблюдалось никогда. А летописные «великие» и «светлые» князья основаны на греческих фразеологизмах, от­ражающих вероятно «федеративно-конфедеративный» прин­цип отношений между ранними «Гардами» Руси. Постепенно рост усилиями, личным вкладом Ольги, Святослава, Владимира харизмы дина­стии киевских князей видимо обесценивал «кня­жеское дос­то­инство» их терминологических соперников внутри политии возглавляемой Киевом, Рюриковичи станови­лись здесь един­ственно признаваемыми «князьями». Присут­ствовал наверное ещё и эффект Варяжского происхождения, соб­ственные тра­диционные славянские князья в сравнении с германскими ко­нунгами кажется были «политически» менее самостоятель­ными, это были скорее «родовые», «родо-пле­менные вожди», «родовладыки (родоуправители)», может даже «огнищане (хозяева огнища)». (Не яв­лялся ли тогда Рог­во­лод Полоцкий в свое время независимым правителем? Нов­го­родцы тоже грозились найти себе князя сами, если Свято­слав не подыщет им подходящего кандидата.)

Однако, видимо дело не только в «харизме» рода Рюрико­вичей-Инглингов. Но также во влиянии экологи на социальную эволюцию общества. А результат этого не явного на вид воз­действия был таков, что сравнительно какой-то небольшой по восточноевропейским меркам урбанистический центр принци­пиально был способен обходиться вечевыми, корпоративными способами отправления публичной власти и только в какой-то сравнительно крупной агломерации могла возникать потреб­ность в некоем централизирующем стержне внутри системы само­управления. В древне-Русской политической практике та­кая биполярная система из «вече–князь», удобная на виду ре­гу­лярных и далеких внешних, международных контактов обще­ства, сформировалась в самых крупных и верховных (по­лити­ческих) центрах зарождающейся урбанистической сети, как они нам известны по историческим данным. Да и даже очень амбици­озному князю надо было бы уговаривать и увле­кать всю землю, главный город, а сил сравнительно малой об­щины для больших замыслов было бы недостаточно (отсюда грандиоз­ные походы Олега, Игоря, Святослава, где община (так!) Русь ведет за собой многие, если не все восточносла­вянские земли). Та­ким образом, инфляция княжеского «сосло­вия» до одного об­щепризнан­ного рода является свидетель­ст­вом прогресса и торжества рес­пуб­ликанско-демократического по сути своей политического вы­ражения экономической базы ранне-Рус­ско/восточносла­вян­ского мира. Ибо любой один че­ловек, князь он или же не князь был просто не в состоянии накопить под своим началом реальную военную силу, такой аппарат на­силия, посредством которого он смог бы навязывать кому-либо свою лишь только волю. Как непреложно свиде­тельствуют многочисленные лето­писные данные, до Монголов князья все­гда были вынуждены идти «на поводу» у мнения и воли веча, и никакими собствен­ными внутрикняжескими ре­сурсами для навязывания своего собст­венного мнения (если скажем под рукой не было союза с ка­ким-нибудь половецким ханом или ещё чего в этом роде) княжеская власть на Руси не обладала. В экологиче­ских условиях Вос­точной Европы (и под перманент­ной угрозой разбоев кочевни­ков) людям всякий раз приходи­лось действо­вать со­обща, будь то постройка срубного дома или принятие полити­ческого ре­шения, касаемого жизни це­лого поселка.

Наконец, та известная «харизма», которой летопись и иные памятники наделяют таких деятелей как Олег Вещий, Свято­слав, Владимир или Ярослав Мудрый, может быть не лишена определен­ной «легендарной» и панегирической составляю­щей.

Правда Роуськая (Краткой редакции)

Я: Я бы переводил Правду «правосудием».

Похоже что составлена Правда Ярослава (первые «18 ста­тей») была по живым следам или на памяти конфликта в Нов­городе между Новго­родской «тысячей» и Варягами Яро­слава, его дружиной.

1. Убьеть мужь мужа… …аще будеть Русинъ, любо гридинъ, любо купчина, любо ябетникъ, любо мечникъ, аще изъгои бу­деть, либо Словенин, то 40 гривенъ положити за нь.

Я: Там или когда свободные личности не имеют рыночной стоимости, то есть буквально жизнь человеческая ничего не стоит, историческая роль некоторых отдельных индивидуумов может быть очень значи­тельной. Видимо древнему Русскому обществу такая перспектива не слишком грозила.

Мужа следует видимо понимать не просто как «чело­века», а как «свободного человека». Очевидно для «рабов» месть бы считалась делом «неблагородным».

Судя по всему, небольшой перечень свободных («воин», «купец») и должностных, административных (ябетникъ, меч­никъ) профессий сле­дующий за Русином указывает на неза­вершенность на начало XI века процесса этнологизации дан­ного исторического поня­тия. Произошедшее в дальнейшем за­мещение Русина «горожа­нином» очевидно будет продиктовано и понимаем того, где мо­гут проживать «воин», «купец» и слу­жащие администрации, и восполнит отсутствие описания кар­тины поселенческой струк­туры вполне уже когда-то цивилизо­ванного (урбанизированного) общества (го­рожане, селяне), а также может подсказывать социально-историче­скую родослов­ную «Русина», его «субъективную» со­причаст­ность объектив­ного процесса урбанизации и присутст­вие неотъемлемого от­тенка его «восприятия» как «горожа­нина». Такое восприятие видимо подсказывается и синтаксическим построением – меч­никъ и изъгои разделены союзом аще, как бы завершающим список подзначений Русина.

Если Русский «этнос» по крайней мере в смысле своих ис­токов однозначно «городской», то видимо и «славянство» Словенина может быть легко совместимо с «селянством». Можно заметить, что к началу XI века «Славянство» объек­тивно было заведомо более «этнично» «Русинства», «этнич­ность» Словенина, во всяком случае по нашей с вами оценке (если мы принимаем во внимание хронологию, все историче­ские обстоятельства), должна была превосходить Русскую, но ха­рактерное введение перечня профессий как бы, во-первых, компенсирует, описывает средствами этнонимики (пусть может и не равной этнологической «зрелости») нечеткости, размыто­сти «города» и «деревни» на этапе или уже в завершающей стадии процесса их расхождения, используя при этом, во-вто­рых, материально-исторические корни помянутых этнично­стей.

Кроме того социально-демографические подзначения слов Русин («горожанин») и Словенин («селянин»), а также равен­ство их по вире, позволяют надеяться на то, что если какое-либо социально-правовое неравенство на Руси в то время имело место, то пролегало не главным образом или не в пер­вую очередь по вектору «город-село», каковая модель рас­пределения и градации сво­боды выглядела бы скорее всего довольно «натянуто», при учете процента «го­родского» насе­ления вообще. Хотя мили­тарная по характеру власть «города» над «селом» теоретически могла бы иметь место (в тоже время Словене, к примеру – это оче­видно «племенная» группировка со стабильными внутренними этнокультурными связями), при­водить к формированию каких-то общественных рангов, её «крепостной» характер в тех историко-экологиче­ских ус­ло­виях видится сравнительно невероятным.

Подобно этнологичным Русину и особенно Словенину (как представителю «основной массы восточнославянского населе­ния»?) изъгой «выжитый из общины (лишенный общинной поддержки, поруки – «соц.обеспечения» той эпохи)» и также, и в принципе ещё более безотносителен к какой-либо схеме поселенческой структуры общества. И возможно, такая безот­носительность на­растала в перечне от гридина («воинство» как природная черта «знатно­сти», а мечникъ в каком-то своем роде и «ору­женосец», и «рядовой, мелкий служ?