Восточные славяне 07.11.2015 14:05

Заметки на полях прочитанного («История России с древнейших времен по XVI век, 6 класс», Данилевский И.Н., Андреев И.Л.)

Восточные славяне

«История уже давно сама доказала, что она не наука»

Любитель истории под именем N

Цитата: Многие историки полагают, что восточных славян называли русами.

Вновь приходиться ужасаться тому, как наука, столь исклю­чающая по природе своей какую-либо предвзятость гносеоло­гическая доктрина, в России способна быть прислужницей ка­кого-либо одного мнения.

Накопленные в течение последних нескольких десятилетий научные данные вынуждают казалось бы отказываться от употребления значения, вкладываемого некогда в историо­графический термин восточные славяне. Приходиться конста­тировать то обстоятельство, что с некоего момента начала рас­селения славян у них наблюдалась неуклонная диффузия во всех проявлениях культуры. И как оказывается, то что в со­ветской науке было принято считать неким единством восточ­ных славян, являлось простой совокупностью разного проис­хождения языковых компонентов праславянского прошлого и единства с лингвистической точки зрения не представляло. В таком случае, говорить о восточнославянском единстве и что наиболее важно языковом единстве, становиться возможным только по итогам результативности воздействия объедини­тельных процессов запущенных посредством включения в одну огромную политию (Русь) определенного, известного со­става славянских племен, их объединений, земель и распро­странения в этой среде славянской письменности. С другой стороны, очевидно, что в таком случае историософизм восточ­ные славяне будет дублировать широко известное понятие древнерусской народности, казалось бы столь же историогра­фическое как и Киевская Русь, но по-видимому в ещё большей степени условное и устаревшее, не адекватное сути происхо­дивших процессов, чем понятие восточных славян, применяв­шееся в советской историографии к конгломерату племен VIII-X веков, впоследствии включенных в политию Руси и, как можно заметить, понятие в действительности детерминирован­ное как раз именно границами будущего политического един­ства, то есть как бы задним числом. В правду сказать в совет­ское время общий уровень знаний позволял ещё обнаруживать такую обескураживающую преемственность, но не теперь. Те­перь же мы знаем что восточнославянское языковое единство формируется уже в границах руских земель, их письменной и языковой культуры, а рускими все восточные славяне стано­вятся где-то к XIV веку, с какового времени пожалуй можно вести речь о существовании русского народа, ставшего эт­но­логическим, этническим наследием утраченных политиче­ской независимости и единства всех восточных славян. И это не­смотря на то что в тоже время наметилось формирование но­вых локальных языковых явлений в среде руских славян (в границах едва уже совпадающих с теми, что характе­ризовали языковые отношения славянских земель до их вклю­чения в политию Руси). Период XIII/XIV-XVII/XVIII веков стал, таким образом, самым этнически руским в истории всех вос­точных славян, до той поры, когда стали хорошо просматри­ваться и приобретать номенклатуру субэтнические явления в среде руского этнического мира (малорусы, белорусы, воль­ные-ка­заки). Затем, как известно, с XVIII века начался вновь про­цесс, обративший теперь языковую диффузию руских вспять, процесс выражавшийся в формировании суржиков, по­добно тому как некогда формирование Руси обратило вспять неук­лонную диффузию в среде весьма в разной мере родст­венных славянских земель. Здесь северо-западные области будущей Руси отчетливо противопоставлялись всем прочим, что нашло явный отклик в самом позднем среди восточных славян для новгородцев приобщении к руской этничности. Здесь могли изначально, в преддревнерусском прошлом выде­ляться се­веро-восточные и восточные области и на каком-то уровне таксономии – области населенные кривичами. Может созда­ваться впечатление, что какие-то раннеславянские группы «перешагивают» в северо-восточном и восточном на­правлении через территории других ранних славян. Более ме­нее цельной должна была бы выглядеть этнография славян­ского населения бассейна Днепра с прилегающими с запада древнеславян­скими территориями. Но уместно ли в таком слу­чае применять к этому населению определение восточных? Многие свойства имевшихся различий могли не успеть ос­таться зафиксирован­ными под нейтрализующим, нивелирую­щим воздействием рас­пространения старославянского и ста­новления руского лите­ратурного языка. Итак, из всех крите­риев единства способных объединять всю совокупность сла­вян, вошедших впоследствии в орбиту ранней русской госу­дарственности, единственно су­щественным следует признать географический, где восточ­ными оказываются все славяне, проживающие восточнее ме­ридиана волынян и хорватов (ис­ключая балканских славян).

В связи со всем вышеизложенным хотелось поинтересо­ваться, каким образом и какая часть восточных славян и по­чему только восточных славян (а не скажем и какие-нибудь в том числе части западных или южных) могла бы называться русами, если эти самые восточные славяне складывались из ряда ветвей славянского этноса, самостоятельно восходящих непосредственно к его основанию? При том что, как известно никаких особо вместительных политических объединений у восточных славян до Руси не существовало и они кажется не собирались предпринимать ка­ких-либо шагов в этом направ­лении, спокойно выплачивая дань хазарам, то призывая, то изгоняя варягов. Ведь если, к примеру, есть возможность ото­ждествления обиходного греко-алано-тюркско-германского прозвания анты со всеми носите­лями пеньковской культуры, то это ещё совсем не означает, что анты, ранние славяне пеньковской культуры, сами себя так называли, ибо археоло­гия пеньковской культуры не от­ражает наличия какой-либо политической силы, являющейся как известно признаком уровня урбанистического образа жизни. Быть может, допус­тим, что имя антов принадлежало очагу пеньковской куль­туры, но в отличие от прочих, тоже действительно древних, ещё праславянских названий оно со­всем у славян не сохрани­лось, но ведь тогда пропадает и предмет обсуждения. Таким образом и по аналогии, допущение руского предпрошлого сла­вян, принадлежащих какому-нибудь археологическому еди­н­ству, скажем, луки-райковецкой и сахновской, роменской культур (то есть не кривичи, не ляшские радимичи и вятичи), не имеет какого-либо серьезного права на существование, на­ходясь в пря­мом противоречии и с собственно древнерусской историо­гра­фической традицией, и со всеми известными зару­бежными письменными свидетельствами о восточных славянах и русах. На каких же собственно данных основывают свое мнение мно­гие историки, полагая, что именно восточных сла­вян или ско­рее, как выясняется, их часть называли русами? А если греко-арабское просторечное «красные» обозначало не варягов, а славян, или не только славян, то каким образом оно стало дос­тоянием их собственного самосознания, ведь данных об отра­жении греко-арабизмом чего-либо аутентичного сла­вянского не имеется? И почему при всех возможных расшири­тельных трактовках тер­мина Русь оно все же имеет достаточно узкое значение, совпа­дающее с Киевской волостью, в том числе и ранней Киевской волостью X-XI веков, включавшей ещё Чер­нигов и Переяс­лавль с окре­стностями? Тогда и расши­рительное значение Руси можно соотносить с властью Киева над дальними и ближними соседями, от Ладоги до Карпат (можно сравнить это с выражением Римская империя, когда Киев населяют кыяне-киевляне, бывшие Поляне-Польска(я) земля и она же Русь). То есть любое предпо­ложение, выхо­дя­щее за пре­делы данных письменных источни­ков (Бертин­ские аналлы, Послание Людо­вика Немец­кого, Об управлении импе­рией, из­вестия арабских ав­торов, сообщение Лиутпранда Кре­монского, Веницианская хроника, русская лето­пись), при всей его воз­можной красиво­сти не спо­собно пре­одолеть уровня развития гипотезы. В ка­честве при­миряющей гипотезы, можно выска­заться в том плане, что со­седние на­роды могли бы «об­зывать» друг друга или даже себя сколь угодно вырази­тельно в плос­кости поня­тий, например, сравнительной антропологии «чер­ными», «ры­жими», «красно­ко­жими», «желтоко­жими», «черно­головыми», но становиться полноценными этно­нимами подоб­ные прозвища способны в очень специфических усло­виях, на­пример, в ре­зультате кон­таминации с какими-ни­будь омони­мами, более менее схожими именами. К тому же для этого обя­зательно нужна политиче­ская организация, а между рожде­ниями славян (о которых с тепло­той отзывается Нестор, де­монстрируя нам как нигде в славянской литературе Средне­вековья бытия общесла­вянского само­сознания) и Руси других политических систем у восточных славян не было. В таком случае, наиболее важ­ным окажется омоним, обозна­чающий самую активную ор­гани­зую­щую поли­тическую силу, например, варягов преодоле­ваю­щих простран­ства Восточной Европы, Днепровские пороги, что и зафиксиро­вала летопись.

Наконец, совершенно ошеломительной с точки зрения аде­кватности историческому прошлому, как оно известно по письменным аутентичным памятникам, выглядит в цитате форма русы (в склоняемой форме русами вместо летописного русью), которая в действительности является столь же оче­видным историографизмом, как и Киевская или Древняя Русь, древнерусская народность, восточные славяне. Летопись при­менительно к Руси абсолютно не знакома с казалось бы есте­ственной формы множественного числа у славян, типа руси-русы (сравните чехи-чеси, ляхи, варяги-варязи). Краткая (со­бирательная) форма множественного числа выдает в руси из­начальных исторических инородцев, сплошь и рядом соседст­вующих в то же самое время с восточными славянами в се­веро-западном секторе географических координат (корсь, ливь, чудь, водь и т.д.). У славян такая словообразовательная форма в этнонимике в отношении собственно славянских на­званий изначально очевидно не употреблялась (появление форм серебь, донь могло быть уже следствием славянизации руси), но могла быть задействована в не слишком претенциоз­ной социотрофной лексике, типа челядь. Единственным спосо­бом образования единственного числа от краткой формы мно­жественного было прибавление суффикса -ин, подобно как в чудь-чудин, челядь-челядин, в связи с чем и форма русин  производит впечатление социо­нима, типа челядин, селянин. Но если в летописи где-то, в редких случаях и присутствует возможность соционимической трактовки понятия, то лишь в неявной форме – теперь можно лишь догадываться о сущест­вовании у славян стадии исконного профессионального значе­ния слова русь, так или иначе соответствующего исходному скандинавскому roþ-ruþ «гребной поход, гребная команда». Историческая же традиция имеет четкое представление и о неславянском, скандинавском происхождении руси, и об этни­ческом наполнении термина. Очевидно аналогичную транс­формацию от профессионализма до этнонима где-то попутно или позднее проделало и слово варяг – от «давший слово, клятву» (эквивалент славянскому ротник) до «скандинав» – при том что профессиональное значение практически видимо не вышло за пределы речи самих скандинавов.

И раз уж учебник рассказывает детям о том, что русами на­зывались восточные славяне, пристальное внимание следует обратить и на географию распространения исконных форм эт­нонима русь-русин. А именно на то обстоятельство, что слово русин так и не стало общевосточнославянским, общерусским термином и не вышло за пределы широты обитания Руской земли в Среднем Поднепровье, где оно целиком локализова­лось, продвигаясь на запад, навстречу политическому погло­щению русских земель и попыткам ассимиляции местных рус­ских со стороны соседних столь же высокоразвитых христиан­ско-католических социоров поляков и венгров, в пределах Малой Руси, в XIV-XV веках. Из Поднепровья на север, в об­щевосточнославянскую среду социотрофное слово русин не распро­странилось или не прижилось там, где как и в самой Руской земле славянский словообразовательный стерео­тип при таком выборе повсеме­стно удовлетворялся формой при­надлежности рус(ь)(с)кий. Все это ещё раз должно напоминать нам о «ма­лой родине» Руси, как она известна по ПВЛ и другим летопи­сям – Рус(ь)(с)ко(й) земле–Поляне–Польско(й).

Возможно, в отдаленной перспективе внушение народона­селению мифа о том, что все восточные славяне были, так сказать, русами, преследует целью сформировать представле­ние о незначительности утраты для русских и русской истории Киева, части русских людей и земель, в XX без их ведома при­писанных к Ук­раине. Или же напрямую исходит из постулатов какой-нибудь проукраинской идеологии, типа образца совет­ской о трех якобы братских народах, восходящих к единому корню. Во всяком случае, в такой пози­ции можно усмотреть на­мерение подменить память о древней, малой родине Руси чем-то принципиально иным, из чего впоследствии, например, могла бы выделится даже ка­кая-нибудь Украина (хотя уже многие думают, что Украина древнее вообще всех на свете, словно бы буквально невзирая, несмотря на откровенное на­звание, вызывающе свидетельствующее о совершенно обрат­ном) и даже, не­смотря ни на что, прямо на месте Киева, Чер­нигова и Переяс­лавля (древней Руской земле в действительно­сти). Если это не простая безалаберность авторов (допустимая якобы в школьном учебнике), то о чем же это таком думают эти самые многие историки.