Заметки на полях прочитанного («Перестройка древнейшей русской истории», К.Цукерман... 19.05.2015 17:02
Заметки на полях прочитанного («Перестройка древнейшей русской истории», К.Цукерман)
Как корабль назовешь – так он и поплывет
Можно ли допустить, ради умственной гимнастики, эфемерность летописного Рюрика, каким он видится в сказании о призвании варягов, эфемерность не столь же прямолинейную, но все же поддерживаемую именами двух других персонажей, образующих вместе с ним, таким образом, триаду из «славного короля», либо «славного богатством, могуществом, властью, владением», либо «славой могучего, богатого, владеющего», «верной дружины» и «своего дома». С другой стороны, в отличие от Синеуса и Трувора, появившихся на свет несомненно в следствие неправильного перевода германоязычного сказания (существуют предложения и других вариантов неправильного перевода), имени Рюрика в скандинавском именослове соответствует реальный прототип – Хрорикр. При этом надо заметить сравнительно довольно высокую степень притензиозности для него, а фактически максимально возможную, выглядящему среди имен-кеннингов довольно патетично и пригодному пожалуй для поименования лиц заведомо высокого социального происхождения. Из ближайших и актуальных аналогий такого рода явлениям с неправильным переводом, имеющим далеко идущие последствия, можно привести пример с превращением древнееврейского титула рош «царь, глава» в греческом переводе Библии в имя собственное, название страны Гога (Гигеса) и Магога (Мадая). Имя, находившееся столетиями в эпицентре эсхатологических ожиданий (впервые возможно о библейском Рос вспомнил в V веке константинопольский патриарх Прокл в связи с военной активностью гуннов и их вождя Роила) и потому неминуемо отождествленное с исторической русью, коль скоро та появилась у границ Византии. Именно на такое, библейское происхождение греческого названия Руси указывает косвенно и Иосиппон, этногеография Скандинавии которого могла послужить одним из прототипов для соответствующего пассажа в ПВЛ, и другие источники, отождествляющие Данию – вероятно действительную родину призванных рюриковских варягов – с известной библейской страной.
В пользу эфемерности Рюрика говорит как-будто и отсутствие других Рюриков среди первых русских князей вплоть до той поры пока первыми летописцами не были предприняты специальные исторические изыскания по вопросу о происхождении Руси и её главных действующих лиц-организаторов. Что может свидетельствовать в защиту реальности Рюрика? Быть может, благодаря хронологической близости летописному Рюрику Святослава Ингарсона правомочнее будет допустить смысловую близость, аналогичность, вариативную параллельность славянского и соотнесенность имени Святослава (просто «полнославный, всеславный», без «вождя» и его атрибутов) все-таки не с отвлеченным формуляром, громким эпитетом из того же германоязычного сказания, а реальным и исторически засвидетельствованным скандинавским антропонимом, в котором бывший у своих истоков некогда эпитет приобретает свойство апотропийности, пожелательности. И главное, с его конкретным носителем. При этом ещё долго будет сохраняться определенная, видимо достаточно узкая социальная приуроченность имени (невозможно представить на Руси конюха Святослава). Почему же однако понадобился перевод скандинавского имени на славянские реалии? Возможно хронологическая или иная близость между Рюриком и Святославом была недостаточной или ассимиляция в славянской среде рода скандинавских конунгов и других русов в каком-то поколении достигла «определенной точки»? Кроме Святослава ещё один, наверное даже более эквивалентный Хрорикру антропоним, но при этом характерного западнославянского происхождения обнаруживается единожды в древнерусской культурной среде – это Володислав из текста русско-греческого договора 945 года. Следующая после Святослава вариация на известную тему выявляется в имени Владимира/Владимера – то ли исконно славянского «владеющего миром», «владеющего покоем, долей, согласием», то ли кальки с древнегерманского оригинала Вальд(и)ма(е)р «славный, знаменитый правитель, владеющий славой» или «слава власти, знаменитый властью». Последний вариант может быть даже предпочтительней, поскольку «владеющий миром», в смысле «всем светом» выглядит несколько самонадеянно, во всяком случае, для робичича, если это конечно существенно (а тем более не является не дипломатичным «преувеличением»), а компоненты мир/мер в восточнославянском именослове, в отличие скажем от западнославянского (лехитского), вообще меньше востребованы (зато был популярен аппелятив «община»), так что имя в любом случае кажется репликой на западный мотив. (Вообще все эти Володислав, Володимер, Борич, как даже и само имя кыян-полян находятся вполне в русле западного направления славянского корня и с его дунайским, паннонско-иллирийским, южноморавским (где учил апостол Павел, принял мученическую смерть Св.Димитрий и переводилась на славянский Библия) акцентом в летописи (где земля Угорска и Болгарска), может действительно важным для формирования конкретно полян.) Создается впечатление неслучайного тождества четырех имен в исследуемом историческом контексте и возникает вопрос о причинах появления на начальном, «доисторическом» отрезке, освещенном легендами и иноязычными письменными источниками, истории Руси чешско-польского имени, не употреблявшегося здесь впоследствии. Надо отметить вообще повышенную претенциозность свойственную славянским княжеским именам первых киевских династов в X веке – Володислав, Предслава, Святослав, Ярополк, Владимир – даже на фоне общедревнерусского княжеского именослова и тем большую преукрашенность на фоне немногих коренных восточнославянских княжеских имен – Мал, Ходота. По смыслу из перечня резко выделяется пожалуй только древнерусское княжеское Ярополк. Естественно такая подчеркнутая статусность имен находилась в русле политики Киева, стремящегося к лидерству в Днепровском бассейне, на путях из варяг в греки, из Киева в западнославянские земли. Она даже могла бы быть совершенно конвергентной по отношению к смыслу имени Хрорикр, но два имени Ингора (Ингвара «воин Инги») в том же русско-греческом документе звучат почти как ссылки к легендарному имени скандинавской династии конунгов – Инглингов (потомки бога Инги-Фрея) – и возможно должны были указывать на высокородность киевских династов, актуальную в социально-политической картине мира и для русов-скандинавов любой племенной принадлежности, и для славян. Хотя для имени Игоря возможны и другие прочтения в том же русле германской филологии, например, Ингейр, Ингэр «хорошим копьем (обладающий)» - примерно то же по смыслу что общегерманское Аскольд-Аскольт «ясенем (копьем) владеющий». (Существуют филологические потенции и для славянской реконструкции имени, не имеющие правда исторических подтверждений и в принципе не привносящие чего-либо противоречащего в историческую канву.) В имени Рюрика можно было бы даже заподозрить конструкт, обратный перевод со славянского Володислав, Предслава, Святослав, Владимир на германский именослов, составляющую взгляда из Новгорода, варяжского севера на Киевский юг. Характерно, что ближе к концу X века Псевдо-Симеон называет первым вождем русов некоего Роса – своего рода безликого эпонимного предка? Можно было бы даже подумать, как то впрочем прямо и заявляет Псевдо-Симеон, что кто-то из первых русских династов носил какое-то прозвище созвучное имени Руси, а русы – что те же архаровцы. К примеру, у германцев известно несколько антропонимов, содержащих древнегерманское «конь, лошадь – рос в славянской транскрипции (из мужских – по меньшей мере, Роскетиль «Коня шлем»). А имена полу мифических предводителей саксов призванных в Британию в V веке переводятся как «жеребец» и «кобыла». Не раз обращалось внимание на схожие места двух легенд о призвании.
Итак, есть вероятность взаимоперевода славофонских имен первых киевских династов с именем Хрорикр, но невозможно найти подходящую историческую кандидатуру среди скандинавов с таким именем, о котором было бы известно что-либо в контексте восточноевропейской обстановки. Самым известным германским конунгом с именем Рорик в европейских аналлах стал Рорик Ютландский или Фризский и не было бы никакой абсолютной надобности связывать его с русской историей, а напротив, некоего Рюрика Новгородского считать просто его тезкой или того пуще варяжским переводом славянских аутентичных имен, если бы не имя другого известного современника вассала франкских королей и вождя викингов – ободритского князя Гостомысла. Совпадение этого исторического фризско-ободритский дуэта с летописным легендарным дуэтом Рюрика и Гостомысла новгородских могло бы оказаться не случайным – первый имел все шансы послужить основанием для рождения второго. Хотя снова следует заметить, как и в случае с Хрорикром, самое имя словенского старосты («придумывающий», «носитель идеи»), его значение в контексте летописных сведений как нарочно не лишено смысла и как бы антропонимическим способом аккумулирует характеристику достигнутого решения, очевидно действительно имевшего место быть в истории. Примечательно, что прямые потомки Рорика аналлам не известны, но своим существованием дуэт Рорика и Гостомысла вместе с письменными прямыми и косвенными данными других источников указывает на ту же область пространства, что и данные археологии об исходных районах скандинавской колонизации в Восточной Европе. Каким-то образом, то ли вследствие родства с призванными варягами, полу мнимых родственных отношений с Хельгами, Ингарями и другими русами, то ли просто в виду общего с ними отечества Рорик и Гостомысл оказались причастны событиям, происходившим возможно даже гораздо позднее (на полсотни и более лет) на противоположном краю Балтики. Во всяком случае, другие реальные прототипы Рюрику и новгородскому старейшине, живущие к тому же в относительной близости к друг другу во времени и пространстве ни по каким источникам не известны. Возникает примечательная ситуация – в фольклорную память и летопись попадают персонажи сами возможно имевшие весьма косвенное отношение к истории Руси, но известные по западным аналлам. Можно допустить, что память о Рорике и Гостомысле (о событиях середины IX века) перекочевала по Балтике и жила в народной молве, а не была считана с западных источников, но в любом случае начальная история Руси до Игоря и Ольги предстает в совершенно легендарном и контаминированном облике. (Например, мифологическая смерть Олега Вещего находит отклик в зачине шумерского мифа о первом лугале Киша Энтене, где змея спрятавшаяся в трупе животного ранит орла.) Родственные отношения Рорика и Гостомысла могли быть домыслены уже на востоке Балтики, т.е. мы тогда имеем дело со своего рода полу народного, полу литературного «фентези», где были попросту использованы имена исторических деятелей. Но возможно мы просто ничего не знаем о жизни исторических тезок Рорика Фризского или имя последнего лишь совпало по смыслу с гипотетическими представлениями на Востоке Европы об идеальном основателе династии. О вкладе же самого Рорика Фризского собственной персоной в становление Руси остается только фантазировать.
Масла в огонь дилеммы добавляет построение, предлагаемое Цукерманом, где самым решающим моментом является интерпретация затухания потока арабского серебра на Балтику в последней четверти 9 века, объясняемое не блокадой русско-арабской торговли хазарами как ответа на политическую активность русов на юге, во владениях каганата, а летописным изгнанием варягов. По большому счету предлагаемый авторский вариант хронологии исторических событий лучше соотносится с известными на данное время археологическими реалями, чем вполне искусственные и иногда явно ошибочные при перекрестном сравнении летописные датировки. Сдвиг призвания датских русов к концу 9 столетия снимает многие мучающие несоответствия летописи и археологии. И без того кажущаяся надуманной (но вряд ли лишь по прихоти летописца, которому приходилось компилировать обрывки припоминаний о событиях двухсотлетней бесписьменной давности в среде уже основательно славянизированной русской знати) связь Аскольда-Дира с Рюриком совершенно девальвируется при расширении на север владений первого до Ладоги и Городища, куда например, попадает монета чеканки Василия Македонянина, при отсутствии здесь ещё каких-либо датских конкурентов. Очевидно, что хронология изгнания и призвания была сконструирована и притянута к «маяку» греческого известия о триумфальном походе неких русов на Царьград в 860 году (866-ом в летописи), поскольку по тем или иным причинам, вольно или невольно летопись уже не мирилась с существованием каких-либо еще других русов и Русских «каганатов» кроме достоверно ей известных и очень родных. В конце концов, происхождение руси виделось по летописи в генеалогическом ключе и возводилось к определенному роду-племени, равнозначному готам, англичанам и другим. Поэтому история русов-свеев оказалась неприхотливо сращена с историей русов-датчан и видимо отчасти поглащена последней. В итоге Аскольд сделался боярином Рюрика, в то время как он легко отождествляется с царем Диром на острове русов, с пределов которого русы совершают нападения на славян, а археологическое становление (возобновление значимого поселения) на рубеже столетий Киева и активизация двух торговых маршрутов в обход Хазарии (по одному из них чрез Хорезм в Булгарию путешествовал Ибн-Фадлан) отождествляется видимо с некоторой переориентацией традиционного прежде для скандинавов на Восточноевропейской равнине политического курса, предпринятой призванными южнодатскими варягами. Поскольку Рорик Фризский прожив долгую жизнь, умирает скорее всего до «призвания», его деятельное участие в истории Руси становится проблематичным, неосвещенным (ну разве что он мог бы в свое время принимать участие в блокаде Бирки – родного гнезда для многих русов-свеев и в IX, и в X веках). Кстати, арабы кроме Дира (прозвище какого-нибудь конунга, того же Аскольда) знают вероятно только некоего Олега. Если первый русско-греческий договор вопреки мнению Цукермана не вымысел, не подделка или полу подделка и некий Олег предводительствовал русью в начале X века, какому-либо тезке Рорика возможно не останется места и он будет единственным претендентом на Рюрика, если это не второе имя некоего Олега. Поход Олега и первый русско-греческий договор и красноречивое молчание греческих источников об этом событии видимо будут следующим камнем преткновения в понимании происходившего, но все же для Хлгу Кембриджского документа ещё остается возможность быть самостоятельной фигурой, не единственным реальным прототипом чересчур мифологизированного Олега Вещего. Ещё более радикальные гипотезы считают возможным передвинуть в X век даже призвание варягов, отводя по крайней мере и первенство основания Киева, и первый договор с греками на совесть предшественников дуэта Олега и Игоря, отнявших Киев у его основателей как то и описано в летописи, но не в 882 году, а примерно лет на сорок позднее. Мифологизированная смерть Олега (с основой из зачина древнего мифа о становлении царя) призвана иллюстрировать дальновидность (или недальновидность – для каких-то языческих, политических или христианских оппонентов Олега) как отличительное качество идеального князя, а значит и в какой-то мере значение имени Хельги, переводом которого, даже если не совсем буквальным (скандинавское «посвященный (в тайны)») выступает славянское Вещий. Предпочтение, отдаваемое первыми русскими князьями имени Хельги, возможно также как и в случае с Рюриком продиктовано определенными ожиданиями, предъявляемыми славянским обществом княжескому статусу (стоит также обратить внимание и на совпадение фонологии имени Олега-Ольга-Ользы со славянской льгой-льзой и легкой данью). Если бы не запись в договоре и имя конунга из еврейского письма можно было бы усомниться и в реальности князя ли, воеводы ли с таким именем до княгини Ольги и Олега Святославича. Подозрение в сознательном конструировании кем-то документа 911 года с целью удревнения дат жизни и правления Олега в Киеве до начала столетия было бы может быть чересчур большой натяжкой, поэтому именослов первого договора с Олегом во главе, какого бы происхождения они не были, шведского или датского (первое поколение призванных варягов), остается пока твердой точкой опоры. Во всяком случае, у Псевдо-Симеона, который переводил на язык античной культуры древнерусские сказания, известия первый могущественный русский предводитель, от которого якобы русы получили имя, отличался способностью предвидеть, проницательностью, т.е. был вещим. Этимология имени Руси и греческих росов старше X века, но вряд ли речь идет о каком-то заслоненном столетиями персонаже. Видимо заслуги Хельги-Вещего были по достоинству оценены на славянской почве, чем объясняется популярность имени у его приемников. Хлгу Кембриджского письма, погибающий в Южном Прикаспии видимо в 40-х годах, пока мало похож на легендарный образ Вещего правителя, даже гибнущего от коня по языческому недоразумению. Такая версия гибели могла сложиться уже в христианское время, а проистекать из трений внутри ещё языческого дуумвирата-синойкии киевлян и новгородцев. По сравнению с полу мифичным Вещим Хлгу кажется слишком прозаичным. Конечно, нельзя полностью сбрасывать со счета возможность определенного «политического заказа», растягивающего историю Рюриковичей за счет истории каких-нибудь «Аскольдовичей», но скорее здесь было бы больше действия эффекта выдать желаемое за действительное, помноженного на прерывистую передачу наследственной памяти в условиях частых войн раннего государства и периодического обескровливания и пополнения наличного состава знати. Если со времен Игоря и Ольги история Руси ещё долго довольно легендарна, то до них она практически мифологизирована. Продолжая фантазировать, нужно отметить, что при присущих сюжету о захвате Киева фольклорных стереотипах он имеет право обладать реальной основой не только в части современничества Аскольда Олегу, но по части иных нюансов коллизии, не обязательно присоченных позднее: Аскольд или Дир, или оба также могли бы находиться и в составе призванных, а имена изгнанных варягов на самом деле остались в туне, т.е. их изгнали где-нибудь ещё в IX веке и забыли или их имена приписали боярам Рюрика. Наконец, можно отметить для некоторых имен договора 911 года (да впрочем и договора 945 года) вероятное тяготение к франкской, вообще континентальной германской, западноскандинавской и даже древнеанглийской антропоними и таким образом к бассейну Северного моря. В списке перечислено 15 имен, но возможно их в действительности 13 или 12, а оставшиеся являются продуктом переписки. Во-первых, начальное Карлы могло быть и не именем, а обобщающим словом («мужи, воины» из оборота типа карлы и их ярлы) перед следующим за ним перечнем: Ингальд (Ингельд, Ингвальд, Ингвельд, «помощью Инги правитель» или «очень стоящий, драгоценный» и возможно перекликается с именем купца списка 945 года), Фарлейв (Фарлайб и др. «путешествия», «поколения» или «господина любовь (имеющий)» или все то же «оставляющий»), Вермунд («веры», «мужа», «жизни» «защиту (имеющий)», Вельмунд «воли защиту (имеющий)»), Хролейв («славы любовь (имеющий)» или «славу оставляющий», то же что Хрольв, Роллон), Гуды («божественный, хороший, добрый», по смыслу тоже что Добрыня), Хроальд («славный властитель, славой владеющий, властвующий»), Фрейлейв (Фрейлаб и др. «Фрея, господина, любовь (имеющий)» или «оставляющий»), Хроар («славный воин, славы воин, славу воина (имеющий)»), Эгтэов (Агитеов «слуга страха, страх нагоняющий», «острия копья (меча) слуга»), Лейдульф («волчий вожак» или «ненавистный волк»), Фасти («сильный, быстрый») и Стейнмад («каменный человек», Стейнмунд «камня защиту (имеющий)», Стейнуд «камня любовь, дар (имеющий)», что слово-железо) и другие. Некоторые из имен списка могли бы теоретически занимать не самостоятельное место, будучи прозвищами-приставками. Есть имена то ли редкие, труднообъяснимые, искаженные, то ли испытавшие на своем летописном облике какое-то для себя чужеродное влияние, например, Карн, Труан (при желании можно увидеть в нем Траина «упрямого», Трёнда «жителя Трендлага в Норвегии», нечто роднящее с Трувором, Трево). Односложные Гуды (или Годи?) и Фасти также годились бы в качестве прозвищ, но им как раз имеются заманчивые параллели для отождествления в списке знатных русов 945 года, посылающих в Царьград своих представителей.
Таким образом, отказ от завораживающей магии летописных чисел, которые, впрочем, уже давно правильно охарактеризованы как произвольные (где приходится по 33 года правления на «брата», Олега и Игоря) и являются результатом попытки летописи свести концы с концами, а именно 852 (якобы упоминание руси у греков) и 866 года (860 в реальности) с датами походов Игоря (и видимо Хлгу в первом походе) 941 и 944 годов, оставляет приоритет в датировании за археологией, которая можно надеяться ещё не исчерпала свой источниковый потенциал и позволит уточнить событийную канву начала истории Руси. Подтягивание призвания ближе к концу IX века ещё не решает всех династических проблем Рюриковичей. Если руководитель Руси в начале X Олег, то был ли у него предшественник? Некий отрезок времени между Олегом и погибшем видимо достаточно молодым Игорем (оставив как-будто единственного сына) довольно продолжителен и здесь мог бы вклиниться ещё какой-нибудь забытый персонаж – ведь, например, некие племянники Игоря - Игорь и Хакон («высокий сын», что Вышата) - известны только по договору с греками. Видимо, несмотря на молодость Игорь был признанным лидером в кругу высокородных и его права на княжение основывались на какой-то традиции. Некие Володислав и Предслава следуют в списке сразу после первого племянника Игоря и на порядок впереди второго – списку знатных русов словно присущ какой-то местнический принцип формирования. Датирование же похода Олега на Киев 20-30-ми годами X века при всей кажущейся привлекательности такого решения ставит вопрос на договоре 911 года и имени Олега в нем. Олег умирает по летописи словно бы завершив главное дело жизни, а дата его смерти в Новгородской летописи как-будто вообще ничего не объясняет. Летописцев не смущало редкостное долгожительство самых первых русских князей? Рорик Ютландский несмотря на бурную жизнедеятельность сумел прожить долго. Погребенный в камере с гробовищем (редкий ютландский, даже скорее южнодатский, теперь гольштинский обряд) в урочище Плакун примерно на рубеже столетий также умер в очень солидном по средневековым меркам возрасте 60-70-и лет. Все-таки наверное летописное «резюме» о начальной истории Руси оказалась смешанным из разных компонентов, к тому же фольклорно обработанных. Теоретически Игорь мог погибнуть на полюдье глубоким стариком, оставив единственного сына от одной жены (и тоже кстати уже далеко не молодой по летописи), но тогда он повторил стезю своего отца, если бы им оказался Рорик Фризский – или о потомках Рорика просто ничего неизвестно. Два похожих случая на одну семью кажутся преувеличением. Летописные даты смерти Рюрика, рождения Игоря и захвата Киева словно бы цепляется за реально возможные сроки жизни Рорика. Как-будто бы летописец кроме важнейшей, судьбоносной для него греческой даты похода росов знал что-то и о настоящем Рорике Фризском, пусть под видом Рюрика – изгнание и призвания варягов, и не исключено даже домысленное взаимоотношение Рюрика и Аскольда, все вертится вокруг оси 860 года. За сим следует огромной провал недосказанности, тянущийся до следующего греческого маяка 40-х годов X века, где даже договор 911 года иногда вызывает подозрение в своей искусственности. Кроме сказочного налета на сроках правления Олега и Игоря (он повторяется между константинопольским крещением Ольги и общерусским крещением в летописном 988 году), ПВЛ приписывается стремление ориентироваться на хронологию смен византийских императоров. В условиях таких письменных пробелов видимо остается ожидать археологических решений.
Пока же позволим себе сколотить гипотезу некой последовательности смены событий, которая скорее всего окажется неверной, хотя бы отчасти, и назовем её «школьной». Предположим, что северные племена сговорившись призвали себе в князья родовитого и умудренного опытом и жизнью человека, может даже по родственным каналам, через ободритов. Предположим даже, что он оказался тезкой Рорика Фризского или был хотя бы датским Инглингом, Скьёлдунгом. Призвание датируем в пределах 80-90-х годов, оставляя 60-70-е на совесть русов свеев 838 и 860 годов. Убеленный сединами патриарх приказал долго жить и его место занял некто, ставший главным прототипом Хельги-Вещего. «Наследники» патриарха разбрелись (овый в Полоцке, овый в Ростове, овый в Муроме) обустраивать личные дела. К тому времени в молодом Киеве обосновался один из них (или двое), которого Хельги-Олег хитростью выманил и убил. Быть может именно Хельги-Олегу приход на ум смелая мысль перенять пальму первенства у каганата в Восточной Европе. Возможно у патриарха был и кровный наследник, например Игорь, раз на этом настаивает летопись, да к тому же он Хельги. Ну тогда это тем более не тот же Игорь, что был разорван древлянами. Следует отметить, что Рюриковичи успели расплодиться, раз договор называет племянников великого князя (патриарх привел с собой родственников?). Возможно Хельги из константинопольского письма передал Киев Игорю, как это позднее сделает Святослав, но трудно сказать был ли тот же самый Олег Вещий или последний умер своей мифологической смертью лет за двадцать до того. В пространстве между патриархом и мужем Ольги мог в принципе княжить в Киеве один Вещий, но за его спиной появились родственники Игоря и существовали князья иных земель (Володислав (?), Рагнвальд позднее в Полоцке). Вяжется ли такой Олег-долгожитель, погибший на Каспии (его поражение в письме приукрашено?), с образом могущественного Роса (и он все тот же Хрорик-Рюрик?)? Во всяком случае, зазор для становления его легенды уменьшается. Имя Олега станет популярным – «Наполеон» своего времени. Имя же Рюрика сведено в нарицательные, переведено или калькировано, словно бы табуировано, если патриарх действительно звался Рюриком.
Повторюсь ещё раз, «ошибкой» летописи была приписка похода русов-свеев 860 года деятельности призванных варягов. Дата призвания в летописи, столь долго лоснящая глаза историкам, абсолютно произвольна, она «высчитана» в соотношении с датой 860 (866) года, события подбиты под последнюю. Они зажаты между ней и упоминанием руси в летописании греческом, датируемом 852 годом, за которым может скрываться 842 – начало правления императора Михаила и какие-то не сохраненные сообщения (как и о событиях 907-911 годов?) связанные с первым посольством русов в Константинополь в 838 году. Начало Русской земли летопись невольно конструирует из двух начал, растягивая второе за счет первого. Даже Аскольд мог бы невольно превратиться в соратника Рюрика. Либо честь свеев приписана ему. Теоретически Аскольд мог возглавить не 860-й, а 907-й поход, но такое решение напрочь отвергает все данные, кроме археологических, а они немы, поэтому от него пока следует воздержаться.
В письменных источниках (без учета летописных известий) хронологическим репером для русов на Киевщине считают известие Раффельштеттенского таможенного устава 904/6 года, где ругам, пребывающим на Дунай из Праги, видимо трудно найти другое правдоподобное объяснение. Хотя бы потому, что и впоследствии киевских русов не раз будут называть этим древним именем. (Распространенный в свое время историографический прием: даны-даки, готы-геты-скифы, венгры-гунны и т.п. Греки, к примеру, классифицировали русов как тавро-скифов: живут в Скифии и ведут себя как тавры.) Дата письменного памятника, с одной стороны, не противоречит хронологии археологического начала Киева, а с другой позволяет заметить, что русы в таком случае весьма оперативно осваивали древние маршруты передвижения через славянские земли и чувствовали себя здесь что называется «как дома», ну или хотя бы были гостями. Первые немногочисленные находки арабского серебра к западу от бассейна Днепра появляются во втором периоде обращения дирхема (833-900 года), тяготея по большей части к его последним десятилетиям. В третьем периоде единственное заметное скопление здесь выявляется между Припятью и Западным Бугом на пути Припять-Буг-Висла – варяго-арабском маршруте, который стал востребован для скандинавов видимо в связи со становлением Киева. Тогда же русы активизируются на Средней Волге, в Булгарии, куда серебро начинает поступать из Хорезма, и где за русами в 20-х годах IX века наблюдает Ибн-Фадлан. Таким образом, Киев замыкает через Краков, Оку и Биляр сообщение от Праги до Хорезма. Можно сказать, что на фоне такой активной жизнедеятельности на Киевщине пассаж о первом походе на Царьград не выглядит неправдоподобным. Русы как-будто развивают разнообразные торгово-политические связи в разных направлениях. Может быть игнорируя в то же время каганат, не в пример русам IX столетия, когда важнейшие пути соединяющие Балтику и Халифат пролегали через Дон, Волгу, Днепр, Днестр (?), Нижний Дон и Нижнюю Волгу, Каспий и Восточное Причерноморье. (Ибн-Хордадбех описывает путь русов по Черному морю, через Саркел-Роховаск-Белую вежу и по Нижней Волге, т.е. скорее всего через Днепр – удобнейшее сообщение Балтики с Ближним Востоком, известное даже по древнегреческой «Аргонавтике» и опробованное скандинавами наверное в первую очередь. Днепр был выгоден в том отношении, что имел прямой выход и к северным мехам. Это стимулировало жизнь по «крюку» из варяг в греки, экономическую базу будущей политической надстройки.) Ведь призванные варяги отбирают у кагана данников на Левобережье. Возможно именно поход такого масштаба как описывает летопись, инфраструктура его дополнявшая (Багрянородный позднее пишет о покупках русами у славян однодеревок) способствовали прочному оседанию русов на Киевщине. Не служит ли хронология археологического начала Новгорода с 30-х годов X столетия указанием на смену политической обстановки в связи с перемещением матери городов (семантическая калька с греческого «метрополия») с Города на Острове в Киев. Новгородская летопись почему-то датирует смерть Олега-Вещего 922 годом, что также могло бы стать причиной утраты лидерства Хольмгарда на севере. Но это из разряда суждений о влиянии личности (при наличии у неё таланта) на ход истории на её бурных этапах.
Итак, получившаяся картина выглядит более динамичной, чем летописная, что как бы соответствует греческому прозвищу русов дромиты «непоседы» от греческого названия быстроходного судна дромон «бегун». (Греки и латиняне как и все не скупились на прозвища своих соседей, называя русов также по-гречески и rousios «краснокожие» или «рыжие», что сопоставимо с чуть красноватыми славянами у Прокопия Кесарийского.)
Какие-то деревянные строения на Подоле в Киеве, в пойме Почайны («Остановка, Ожидание») датируются концом IX века. Как протекал процесс аккультурации русов и славян здесь в Поднепровье?
Сколько-нибудь значимых культурных останков полянского «союза племен» таксономически по летописи равнозначного древлянам, дреговичам, радимичам, северянам и прочим до десятого века на Киевщине пока не выявлено. Вероятно ввиду присутствия в Причерноморье мадьяр плотное освоение территории Деревского Ополья (да и вообще днепровской лесостепи на Правобережье – мадьяры могли кочевать и в бассейне Роси) было обусловлено большими рисками. Тем временем уход венгров на запад вызвал незамедлительный и бурный рост численности населения на Киевщине, но уже под протекторатом новой силы, мгновенно восполнивший создавшийся политический вакуум в регионе – русов. (Кроме печенегов мадьярам «на нервы могли действовать» «бесцеремонные» попытки русов путешествовать на Черное море по своим делам и мадьяры уходят, погрозив на последок - прошли мимо Киева, как сообщает летопись.) Используя к своей выгоде «затишье» (пока печенеги ещё не успели, что называется, акклиматизироваться, освоить территорию) между сменой кочевнических орд в степи (ещё в 838 году первое посольство росов в Константинополь видимо не многочисленное по составу не стало возвращаться той же дорогой, опасаясь каких-то диких народов), военно-торго
Обсуждение доступно только зарегистрированным участникам